* * *
Старику было лет девяносто
Он медсестрами был не любим.
Полюбить его было непросто,
Недотрога, ворчун, нелюдим.
Что поделаешь, старость – не радость.
Видно, время ухода пришло.
Но никак ему не умиралось,
Беспокойство какое-то жгло.
Старика донимала забота:
Как бы с пользой из жизни уйти…
Так уйти, чтобы вместо кого-то,
Так уйти, чтоб кого-то спасти…
Он кряхтел и ворочался…Кстати,
Пятый день не слыхать пацана,
Что в соседней лечился палате…
Пятый день за стеной – тишина.
Где ты, Вадик?.. Чего ты молчишь-то?
И, как будто услышав призыв,
За стеной засмеялся мальчишка…
И старик успокоился: жив!
Он торжественно выпрямил тело
И покой утвердив на челе,
Будто сделал последнее дело,
Что держало его на земле.
Старику было лет девяносто
Он медсестрами был не любим.
Полюбить его было непросто,
Недотрога, ворчун, нелюдим.
Что поделаешь, старость – не радость.
Видно, время ухода пришло.
Но никак ему не умиралось,
Беспокойство какое-то жгло.
Старика донимала забота:
Как бы с пользой из жизни уйти…
Так уйти, чтобы вместо кого-то,
Так уйти, чтоб кого-то спасти…
Он кряхтел и ворочался…Кстати,
Пятый день не слыхать пацана,
Что в соседней лечился палате…
Пятый день за стеной – тишина.
Где ты, Вадик?.. Чего ты молчишь-то?
И, как будто услышав призыв,
За стеной засмеялся мальчишка…
И старик успокоился: жив!
Он торжественно выпрямил тело
И покой утвердив на челе,
Будто сделал последнее дело,
Что держало его на земле.
Такс, я запись от одного человека на время закрою(не от вас,) не удивляйтесь.